 Cтудия нереальной оппозиции реальности КНрекордз г.Тюмень 2ooo г. |
1. Глаза иного мира
2. Протоколы арийскиx мудрецов.
3. Ожидание.
4. Марсианские хроники.
5. Идальго.
6. Геометрия.
7. Воплощение.
8. Декабристы.
9. Хрусталь.
10. Белый блюз.
11. Движения.
12. Армагеддон.
13. Арнольд Сергеевич Пушкин.
14. Психология бессознательного.
15. Дальше...
16. Вермеер.
17. Бруно.
18. Несколько зимних дней.
19. Пустота.
20. Необитаемое время.
21. Могила.
22. Ночь.
Кирилл Юрьевич - вокал;
Александр Александрович - барабаны;
Билли Престон - ионика;
Гарри Бартон - маримба;
Франсуа Куперен - клавесин;
Рай Кудер - акустическая гитара;
Би Би Кинг - электрогитара;
Скотт Джоплин - рояль;
Макс Роун - перкуссия;
Джон Колтрейн - саксофон;
Том Уэйтс - контрабас;
Элла Фитцжеральд - бэк-вокал;
Иннокентий Смоктуновский - жалейка.
Струнная группа оркестра берлинской филармонии под управлением Герберти фон Караяна. Худ.рук - заслуженный работник культуры России - Александр Александрович Андрюшкин.
Группа Кооператив Ништяк выражает благодарность:
Диогену, Къеркегору, Платону, Гомеру, Гермесу, Дионису, бюсту Венеры Милосской, Птолемею, Эзопу, Сивилле, Лестригонам, Атлантам и Кариатидам, Цирцее, Горгоне, Сиренам, Киклопу Полифему, Священной Инквизиции, Бодлеру, Валькириям, Вергилию, Архангелу Гавриилу, Апостолу Петру, Адаму, Еве, Гассану Хоттабычу, Будде, Юань Мею, Цзи Юню, Копернику, Леонардо да Винчи, Агриппе, Ли Бо, Рабле, Дон Кихоту Ламанческому, Арупе и Рупе, Статуе Командора, Созвездию Девы, Содому и Гоморре...
Особая благодарность:
Гертруде, Хельде, Агриппине, Лолите, Юле и Лене Михайловым, Кате Жуковой, Алленушки Назаровой, Танюше Житниковой, Аннушке Ярковой, Софочке.
Мы всегда с вами!
Зажгли костер из книжек бакалавры
Заголубело дымом в околотке.
А у меня разбились все стаканы,
Ботинки лопнули и износились шмотки.
Облезли стены, требуя ремонта,
С похмелья голова трещит, как дрель.
Кого-то за окном дубасит кто-то,
Сосед сипит в пастушечью свирель.
Я никому на свете не обязан,
Не должен никому. Закрыта дверь.
С небес за мной подслеповатым глазом
Архангел Гавриил следит, как зверь.
Я выйду в одиночку на дорогу,
Где сквозь туман не видно ни черта,
Где ночь тиха, где вечно внемлет богу
Загадочная русская страна.
Где в небесах торжественно и чудно
Несутся, словно воблы, облака,
Где нам, как грекам, нестерпимо трудно
Воздвигнуть пирамиду из песка.
И наша кровь всё жиже год от года.
Последний камень - как могильный крест.
А впереди - туманная свобода,
ужасный космос и холодный блеск
глаз, наблюдающих за нами из могилы...
Они шли по куполу неба, а мы шли по краю могилы.
Смотрели, как старое солнце зеленым арбузом всходило.
Грызли железные хлебцы малахитовыми зубами,
А то, что сегодня было, пусть останется между нами.
Открыты все двери мира - входи в какую захочешь.
На небе топор алмазный на нас с рождества заточен
Мы их называем святыми, а они нас считали врагами,
А то, что сегодня было, пусть останется между нами.
Бесконечна магия слова, нам мерещатся молоты Тора,
Позади неземные просторы, впереди - изумрудный город.
Они шли по куполу неба, а мы пробирались горами,
А то, что сегодня было, пусть останется между нами.
Апрельским вечером две равнодушных девы
Тянулись нежностью к поэзии зеркал.
- Ты подожди, ведь я так долго ждал,
Сказал убийца, съел кусочек мела
И заточил дамасский свой кинжал.
Вот так марсиане и вымерли к общему горю,
Взорвавшись кровавой луной над блокадной Невою
Свихнулся от вспышки интеллектуал Заболоцкий,
Направив энергию мысли на промысел плотский.
Ползли, засыпая от пуль, марсианские негры,
Печально быть негром, особенно если он беглый,
Тревожно быть негром, даже если родился он белый.
Рухнул на нас с облаков Гавриил обгорелый.
Рассыпалось тело, труба укатилась в канаву,
Нисколько не жаль мне угрюмую нашу державу.
Вот так марсиане и вымерли к общему горю
Никто не вернулся в живых с негритянского поля.
Остались атланты, что держат хрустальное небо,
Им чуждо святое - не жаждут ни крови, ни хлеба.
В их крепких руках погибают ромашки и розы
Из гипсовых глаз тихо катятся горькие слезы.
Остались папирусы нерасшифрованных знаний,
Остались слова, только мы их не слышим годами
Вот так марсиане и вымерли к общему горю,
Взорвавшись кровавой луной над блокадной Невою.
Кусают крабы нас за пятки,
Медузы жалят наши спины,
Когда мы мчимся без оглядки
От опостылевшей кузины.
Струится пот по Россинанту,
Идальго, как сошел с ума ты?
Сойди с седла и выпей кварту,
Чтоб кожа превратилась в латы.
Чтоб превратился череп в панцирь,
Что голос превратился в гром,
Чтоб непонятной жизни карцер
Разбить гигантским топором.
Чтоб темной ночью с воплем диким
Нестись навстречу приключениям
И стать достойным всех Великих
Крестьянам алчным в огорчение.
Ты в снах моих как Крюгер копошился,
Искал трехмерное развитие событий,
Проклятый часовщик из царства мертвых,
Что заключил мой мозг в параллепипед.
И стало небо прочное, как камень
И мысли стали, как у древних Майа..
В душе уже не разгорится пламя
И не сожжет коробище сарая
В котором, исказив пороком лица,
Угрюмые потомки Моисея
Сидят и треплются о судьбоносных птицах,
Вплетая в волосы соцветия шалфея.
Итак, я стал подобием квадрата,
Вселенная - подобием спирали,
В которой я, не чувствуя утраты
Куда-то падаю, царапаясь углами..
Ты - Белый Будда, я - Зеленый Брама,
Он - Фиолетовый Христос.
Старик Хоттабыч лезет из стакана,
Шайтан из-за дверей сует свой нос.
Аллах заглядывает в окна по-соседски
И Кришна Голубой поет романсы.
Как жаль, что я не знаю по-немецки,
Печально, что не выучил испанский.
Не радует арабское искусство.
И африканская душа, увы, мне чужда.
Забуду я в конце концов и русский,
Когда очнусь весной холодной лужей.
Нет больше Нефертити, нет ацтеков,
Не пишут больше римляне романы,
Ушли в могилы мысли древних греков.
Ты - Белый Будда, я - Зеленый Брама.
Как глубоки могилы декабристов!
Задашь вопрос - ответа не услышишь...
Кому здесь отвечать - одни варяги
В кромешной тьме, как бегемоты дышат.
И думают о золоте Эллады,
А может быть, о серебре арийцев,
Угрюмый гринго с хрустом ест стаканы
И солнце - словно праздничная пицца,
Сегодня он в Варшаве, завтра - в Ницце,
Душа его - испуганная птица...
Ушли в тайгу подружки декабристов
И бьется гринго в истеричной коме,
Рогами упирается в деревья
И прозябает в пьянстве и в содоме.
Но вот уже бессмертие приходит,
И ломится в оранжевые двери,
Оно всех нас когда-нибудь угробит,
Ввергая в бесконечность, как в потери,
Мелькают, словно выстрелы, недели
И кажется, что мы уже у цели...
Как далеки гробницы фараонов,
Как благородны глиняные лица,
Как иллюзорны греческие боги
И как чисты иллюзии нацисток.
Сегодня будут снова есть корицу
Простые эфиопские крестьяне.
Вот так почили в бозе декабристы,
А я лежу как Пушкин на диване,
Мне Жак Руссо играет на баяне,
Исходит пеной цианид в стакане...
Так хочется зарезать палестинца
И треснуть охамевшего монгола
В душе бушует серебро арийцев,
А мы еще так далеки от дома...
Вот так мы проникаем сквозь хрусталь
Ложась на землю радиоактивной пылью,
А я смотрю на пентаграммы вдаль
В такую грустную и лунную Севилью.
Там жарят мясо бычье на кострах
И колдуны в огне, как демоны пылают.
Сервантес пьет вино. В его глазах
Хранится тайна, словно в сейфе несгораемом...
Лишь выцарапав скальпелем глаза,
Проникнуть можно в то, что там хранится.
И затрепещет ужас в волосах,
И превращусь я в малахитовую птицу.
И понесусь в холодной серой мгле
Буравя воздух и треща, как сталь.
Претерпевая изменения во сне,
Вот так мы проникаем сквозь хрусталь...
Синеет Бродский одиноко
В парижском гетто голубом.
Что ищет он в стране далекой,
Кем кинут он в краю родном?
Плывет бутылка перед взором,
Хранящая тягучий джин.
Поют ему гетеры хором,
Табачный дым завис над ним.
Уже не счастия он ищет,
Не от реальности бежит,
Сквозь ребра старось тихо свищет,
Зачем он эту жизнь прожил?
А жизнь - белый блюз,
Мир за окном - как мираж, как дым.
Жизнь - белый блюз,
Старый циркач срежет сталью грим.
Жизнь - белый блюз,
Слушает вымерший Иерусалим.
Жизнь - белый блюз,
Я уйду вместе с ним.
Сплетались слова в непонятные книги,
Чтоб люди сходили с ума и дурели
Бессмысленность жизни внезапно постигли.
Бессмысленность смерти еще не успели
Движения ночи, движения дня.
Плывет в никуда в океане земля
И смотрят с Олимпа похмельные боги,
Как крабы морские терзают меня.
В эфирных пространствах ишак проскакал
История мира - стена из костей
Затронешь ее - и случится обвал
Вот так и погиб старина Одиссей.
Движения ночи, движения дня
Плывет на китах в океане земля
И смотрят с Олимпа похмельные боги,
Как крабы морские терзают меня.
А нас все корежит под тяжестью книг,
Трещат черепа от объема мозгов,
Пристроился сзади Геракл-озорник,
Бушует Нептун, значит, будет улов,
Движения ночи, движения дня.
Плывет в никуда в океане земля
И смотрят с Олимпа похмельные боги,
Как крабы морские терзают меня.
Движения ночи, движения дня
Мы окаменеем, пространство сверля.
Сквозь дырки глядят ироничные боги
Наверное, что-то хотят от меня...
Есть три категории трупов,
Как лисы хитры они.
Искать их, конечно же, глупо,
Не видно под слоем земли.
Летят в небесах кометы,
В океане гудят корабли.
Конфуций жует галеты.
Так проходят бесценные дни.
У Бога работы много -
Промыть запылившийся мир,
Собрать для меня в дорогу
Талисманы от вражеских сил.
Китайцы рисуют сердце,
Германцы точат гробы.
Со свистом свернутся крыши
И покинут пространство весы.
Есть три категории трупов
Есть триглав, трилист и тригон,
Есть архангельский ржавый рупор,
Здравствуй, праздник Армагеддон!
Это Пушкин грыз омаров, пил шампанское,
Сочинял похабщину, да кляузы
В злобное нутро его крестьянское
Яйца откладывали страусы.
Вылупились подданные Хаоса,
Разметали в щепки наши хижины
Нас о том предупреждали даосы,
Измененью хересом подвержены.
Мимолетна жизнь была у Пушкина
Проломили ему череп злые дервиши
Упокойно заалели рожи грузчиков
И по всей земле раздались трещины.
Вот и мы с тобой, два пьяных инока
Проползли пол-мира в бездорожии
Пушкин грыз омаров, пил шампанское
Ну, а мы с тобой - не вышли рожами...
Сквалыга Фрейд опять нажрался
В борделе буйствовал всю ночь,
А утром запечатывал конверты,
Макая кисть в расплавленный сургуч
Его друзья давно отправились в могилы,
Они не ждут ни писем, ни посылок.
А он остался в грусти и печали
Совсем один. Вокруг - колхозный рынок.
На рынке бесноватые арабы
Торгуют омертвелые арбузы.
С востока движется на дикий запад
Семья скитальца Робинзона Крузо.
Они устали ждать и тронулись умами
В песке теряя слезы и динары
Фрейд не пойдет за ними, он не верит
В возможность счастья в заграничных странах.
Он будет пить на родине в борделе.
Ему плевать на Робинзона Крузо,
На все его безумное семейство,
Которое в Атлантике съедят медузы.
Он ни художник, ни поэт, ни прорицатель,
В порочащих знакомствах не замечен,
Не сочиняет песен под гитару.
И мир все так же плодовит и бесконечен.
У пьяницы Рабле туман в душе,
Он думает о боге, а Панург о ноже.
Змеится в камышах богиня Судьба
Одного ждет больница, а другого тюрьма.
А что же дальше?.. А дальше - зима
Для тех, кто пишет стихи и тех, кто сходит с ума
И тех, кто жаждет, подобно мумии - в склеп.
Из этой жизни, к сожалению, выхода нет.
Нас любят лишь наши дети. И они нас простят,
Как мы простили принца датского, всучив ему яд,
Но он восстал из мертвых и до сих пор среди нас,
Похотлив его разум и остер его глаз
А что же дальше?.. А дальше - туман,
Мы поплывем, словно рыбы, к волшебству дальних стран,
Рассвет меняя на ночь. И снова ночь на рассвет.
Из этой жизни, к сожалению, выхода нет.
И пьяницу Рабле терзает страх
Он тратит деньги на женщин, он по горло в долгах.
Летят над морем термиты и суккубы не спят.
Могила смотрит сквозь нас, невыносим ее взгляд.
А что же дальше?.. А дальше - зима
Для тех, кто пишет стихи и тех, кто сходит с ума
И тех, кто жаждет, подобно мумии - в склеп.
Из этой жизни, к сожалению, выхода нет.
К нему приходили зеленые звуки
И он не успел убежать.
В безумстве Вермеер счастлив,
Он знает как надо писать.
Попробуй материю тлена продать
Вспороть брюхо небу и космос взорвать.
От звуков еще никто не сумел убежать.
Под кожей натурщиц присутствует яд,
Не стоит им в этом мешать.
Безумный Вермеер провалится в ад
За небытием наблюдать
Закрутится воздух вокруг головы,
Оркестру уже не уйти от чумы
Узорами свастик Вермеер распишет холсты.
Когда ты под утро вернешься домой
Уставшим больным и седым
Безумный Вермеер, ты - вымысел мой
Сейчас ты изчезнешь как дым.
Запутались мысли в созвездии дыр
Я жив - значит должен раскрашивать мир,
Узорами свастик врываясь в пространство белил...
Сгорел в костре Джордано Бруно
В том виновато озаренье
Всю ночь раскладывал он руны
И пил вино до посиненья.
Курил гашиш, блестя моноклем
И потолок в глазах вращался
Так от порока к преступленьям
Он шел и миру изумлялся.
Над Римом пепельное небо.
Как проповедник субкультуры
Наевшись мраморного хлеба
Сгорел в костре Джордано Бруно...
День выбит из мишени лет.
Он шел так плавно, словно пел.
Шофер не спит, поверь, он только дремлет
И хочет выбраться. Какой слепящий снег...
Засох гранат, что на окне стоит
И шум дождя, как чей-то тихий крик.
Коль краток день, он продолжал идти
Раскалывая воздух на куски.
Дойти, дойти, как будто умереть
Где за любовь никто не отомстит.
Где мертвый Шуберт продолжает петь
Лишь той, кто мог успеть его спасти...
Ты слышишь эту пустоту? - она идет за нами следом,
Ее Гомер сравнил с Эдемом, как новогоднюю мечту.
Ее раскрашивали эльфы, но краски превращались в сажу
И растворялся мир бумажный и воплощался в темноту.
А в темноте мы пели гимны, друг друга трогали руками,
Искали кольца Соломона, чтоб небо треснуло над нами.
Но оказалось все излишним, без формы и без содержанья,
Глотая с косточками вишни, что ты мне скажешь на прощанье...
Что никакого бога нету, что все стирается с годами,
Душа - враждебная пустыня, и лишь могила перед нами.
И только бесконечность чисел, и только вечный мертвый космос
И только ненадежность мысли, и только твой спокойный голос...
Закрутится бритвой в игривых руках
Сила хрустального шара
И в город по лестнице спустится страх.
Мы были так близко в клубничных мечтах,
Что зрители вышли из зала.
Остался каркас угрюмости,
Молекулы недоступного,
Зеленая гладь пророчества
И признаки одиночества.
Съест хлеба кусок демиург Алексей
Паря в нереальных мирах.
Он пишет роман о поступках зверей.
Мы были так близко к религии змей
И косноязычны в речах.
Остались следы усталости,
Шаги к неизбежной старости,
Зеленая гладь пророчества
И признаки одиночества.
Мы видим серебряный дым в зеркалах,
Мы слышим пространство, которого нет
Мы были так близко в лучистых мечтах
Но в город по лестнице спустится страх
И выпьет за нас этот бред.
Остались моменты слабости,
Как вспышки естественной радости
Зеленая гладь пророчества
И признаки одиночества.
Собираю желтые кусочки
Медного начала сентября
Вот и кончились мои денечки,
Ласковая Родина моя.
Перееду в тихонький квартальчик,
В маленький уютный новый гроб.
Вскроет Брама свой заветный ларчик,
Станет в мире все наоборот.
Значит - больше двух не собираться.
Я, да гробовая тень моя.
До тебя мне больше не добраться
Потому что ночью умер я.
Приходить не стоит на могилу,
Мне на это просто наплевать.
Я с апостолом Петром текилу
Буду в Нефельхейме распивать.
Буду с Дионисом и с Аидом
Космос облетать и песни петь.
Хорошо, что ночью, в сонном виде
Вовремя сумел я умереть.
Так вот и закончилась могилой
Треснувшая молодость моя.
Собираю желтые кусочки
Медного начала сентября.
Ночь. Мрак. Дождь. Град.
Смерть, могила, мысли - все пустяк.
Лед. Снег. Тьма. Свет
Жизнь проста, как новый пистолет.
Видишь, как с крыш льется луна
Белый декабрь. Фиолетовый лес.
Цербер уснул. Ему снятся слова
Видишь как я за куполом неба исчез.