Студия филигранно-исторического каркаса КН рекордз, г.Тюмень - 1999г. Издано на лейбле "UR-Realist" с бонус-треками миниальбома "Сделай сам умелыми руками" |
1. Не было и нет.
2. Тучи над домом.
3. Дали.
4. Мертвые собаки Ганса.
5. Звезда.
6. Большое заклинание забора.
7. Весна.
8. Блаватская.
9. Гаер.
10. Зимние боги.
11. Строение мира.
12. Оракул.
13. Космогония.
14. Дао.
17. Фанданго
18. Журавли Френкеля
19. Пальцы Вертинского
20. Вертинский умер
21. Зимний вечер в Гаграх, проведенный с мертвым Вертинским
Только их не было и нет,
Лишь промелькнули тени по книгам
Гофман был пьян, когда писал этот бред
Утром тени исчезнут, забрав его силы.
Остались ноты на холодном столе,
Остались пастельных тонов картины,
Тени растворились в легком эгейском вине,
Души проросли коноплей на могилах.
Вечер растворил сущность гордых стихов,
Ветер разметал одинокие звуки,
Мы с тобой пойдем в направлении снов,
Серебром оправит нам мистика руки.
На санскрите книги о живущих богах,
В Греции канистры с оливковым маслом,
Маргиналы водкой заливают свой страх,
Признаки арабов проступают сквозь краску,
Камуфляж нацистов на рынках в цене,
Черные рубашки, ботинки и флаги,
Космос захохочет в своей глубине,
Жирные крестьяне тихо вымрут от браги.
А над нашим домом есть в небе дыра,
Сквозь нее в нас падают смерти кристаллы,
Выпустим наружу наши души без дна,
Где-то в океане их облепят кораллы,
Вурдалаки выпьют всю нашу любовь,
А кроме нее нам ничего не осталось,
В незнакомом месте нам не встретиться вновь,
Не жалейте нас, нам ни к чему ваша жалость.
В беспощадность слов нас наша лень уведет,
В красоту слогов и в бесконечность лишений,
Мертвых гарпий в небе так ярок полет,
Они как наши песни после смерти в движении.
Только их не было и нет,
Лишь промелькнули тени по книгам
Гофман был пьян, когда писал этот бред
Утром тени вернутся обратно в могилы...
Ты с утра просыпаешься Буддой, разгоняешь тучи над домом,
Разоряешь павлиньи гнезда и орехами кормишь кошку.
В голове жуки копошатся, словно мысли в лепешках коровьих,
Рассыпается небо ватой на асфальтовую дорожку.
Мизгири не болеют гриппом, у них есть дела поважнее,
Они молят бога о чуде - чтобы тот даровал им разум.
Но гигантские мухобойки не становятся к ним нежнее,
Раньше это звалось убийством, а сейчас называют джазом.
Наши реки не стали мельче, просто в мутном окне вагона
Сквозь татарскую брань соседа не услышать их силы свежесть.
В результате таких коллизий нам совсем опостылело дома
И мы клянчим гроши по дорогам, про разруху стеная и бедность.
Тихо скрипнут шарниры мозга в лабиринтах ограничений
Нас слепили из белого воска, но мы стали фигурками для развлечений
Нам иголками тычут в спину, наслаждаясь болезненным стоном.
Но с утра ты проснешься Буддой и разгонишь тучи над домом.
Грустно за городом рвет одуванчики томная Гала Дали,
Рупор приделай к свинцовому кабелю и на тот свет позвони.
Слышишь, как сжался покой... не уходи, постой,
Слушай, что скажет тебе с того света нордический голос глухой.
От тебя и до меня восемь веков и четыре дня
Брамин устал, Брамин зевнул, сел в самолет, что умчится в Кабул.
Может быть день, может быть год будет парить в облаках самолет.
Непостижим мир конопли Галы Дали.
А над землей ритуальным подснежником вновь расцветает луна,
Призрачна гладь океана безбрежного, чернь как обычно пьяна,
Не уходи, постой, нам все равно не разрушить покой.
С треском сойдет к разворованной ризнице образ, тряся бородой.
От тебя и до меня вымрут верблюды, дорогу храня,
Выключит свет в коридоре день, вдолбит таблетку стаканом в мигрень
И улетит за облака, где бесконечности вьется река
Неспостижим мир конопли Галы Дали.
В горы уйдут сумасшедшие лыжники, гири к ногам привязав,
Им не дойти до магической Свастики и не вернуться назад.
Не упускай мой взгляд, и не засохнет наш грушевый сад,
Гала Дали соберет краски в ящики и увезет на Арбат.
От тебя и до меня как до кошельков, что деньгами звенят,
С той стороны к нам придет ответ - тени великих нас ждут на обед,
Мы проплывем сквозь облака, холодом звезд опалит нам бока,
Непостижим мир конопли Галы Дали.
В подсознаньи пронесутся псы, натасканные Гансом,
За добычей в виде вспышек электрических зарядов.
Продолжай кружиться в ритмах запредельных черных вальсов,
Чтоб у рыжего связиста протекли глаза из пальцев.
Сквозь деревья смотрят совы, в их глазницах - удивленье,
На полянке Гендель резво режет дамочку на части,
Значит Гендель - гениален и имеет свое мнение
О строении материй, лишь слюна бежит из пасти
И Брейгель бессмысленно смотрит на нас,
Когда в наших мыслях безумствует джаз.
Тихо рыкнет под забором наш сосед по кличке Боров,
Если б он поменьше квасил, из него бы вышел Борман.
До размеров поселенья сжались русские просторы
Вот что значит быть безвольным - скоро нас съедят коровы.
И Брейгель бессмысленно смотрит на нас,
Когда в наших мыслях безумствует джаз.
И нету уже горизонта, да и не было никогда
Мне проломила череп упавшая с неба звезда.
Невесел с утра римский папа и крестный отец угрюм,
Мир наш пропах селедкой, как корабельный трюм.
Этот вечер судьбой отмечен, вымрут мои враги,
Да и друзья утонут в вареве из кураги.
По Гринвичу ровно в девять, недвижима стрелка часов.
Как радует то, что не будет ни друзей у меня, ни врагов,
Ни фантазий, ни странных снов.
Уплыть бы в корыте скорей
От дураков и рублей,
От негров и желтых людей,
От тараканов и змей,
От птиц, от рыб, от зверей,
От темных ночей, светлых дней...
Размазан закат по небу, до Гринвича - денег нет,
В окно журавли залетели и склевали мой скромный обед.
Пусто в солдатской сумке, как в голове у дрозда,
Нету уже горизонта, да и не было никогда,
Проломила мне череп звезда.
Уплыть бы в корыте скорей
От дураков и рублей,
От черных и желтых людей,
От врагов и от друзей,
От тараканов и змей
От окон и от дверей
От птиц, от рыб от зверей
От темных ночей, светлых дней.
Очнись и засветись, забор чугунный!
Спой ржавым басом мантры берендеев
С той стороны асфальта ночью лунной
К нам постучится Митя Менделеев.
А мы варили странный черный кофе
Взаимностью на стук не отвечая,
Мы безразличны к мукам на Голгофе,
Нас не колотит, не трясет и не качает.
Дожди прольются, вымоют витрины,
Где наших лиц оранжевые пятна.
Нам демиурги мрачно ставят мины,
И мы на них наткнемся, вероятно.
А Менделеев постучался глухо
И плюнул в щель асфальта злое слово.
То слово мухой залетело в ухо
И превратился человек в корову.
И превратился человек в дрезину,
И превратился человек в ослицу,
И превратился человек в медведя
И лунной ночью с воплем жрет малину.
А совести нету у гадов морских
Наш разум размерен и тих...
Падали камни с неба весной,
Трубы гудели от воплей ослов.
И ослепленные их красотой
Карлицы лезли сквозь иглы кустов.
Карлицы лезли, а вечер синел
Ромом гаванским, мерзким на вкус.
"Вот и остался я не у дел," -
Думал качаемый хмелем Прокруст.
Книги истлеют, что проку в них...
Дым папиросный щиплет глаза,
Падают камни, не клеится стих,
Вот и до нас докатилась весна...
Гаер с утра зеленеет, сквозь кожу стремятся листья,
Он в зеркало изумленно глядит глазами рептилии.
В нагрудном кармане френча шевелится опасная бритва,
"Где уснешь, там и будет Родина", - лейся воском с герба фамильного.
Сквозь нелепость субстанций космоса в его душу глядит Угрюмище,
А на дне реки браунинг прячется, его молча карпы грызут
Превращаются ноги в котлеты - что-то их ожидает в будущем...
Кельтских песен мотивы гордые нам дельфины в лицо проорут...
Сочно лопнут глаза под давлением, пьяный гаер, как кот на пристани,
Проросли плавники на черепе, жабры где-то внутри проросли,
На причале толпа Джонов Леннонов, до чего ж довела их мистика,
На поверхности только головы - это нас замели пески...
Превращаются мысли в пряники, их растащат по гнездам с карканьем
Одноногие Джоны Ленноны, одноглазые упыри.
А из окон торчат динамики - из них евнухи воют под бряканье,
Открываются двери космоса - значит все еще впереди...
Зеленая кровь растений Блаватской дарила силы,
Она выжигала руны на стареющем теле огнем,
Обыденность отражений в неправильном зеркале мира
Навсегда искажает нежность, живущую в сердце моем.
Носильщики носят вещи - гробы, коляски и книги
К их помощи обратившись, Кандинский спалит свой дом
Блаватская пишет письма в Иерусалим Марии,
Навсегда искажая нежность, живущую в сердце моем.
В письмах молоты Тора заменяют привычные буквы,
Кандинский вскрывает письма, на почте валандаясь днем,
А ночью рисует тушью и алчно жует мякоть клюквы,
Навсегда искажая нежность, живущую в сердце моем.
Пусть будет наш мир коробкой, в которую сложен пепел
Блаватская бьется о стенки когда-то красивым лицом,
Кандинский сегодня умер, он был перед смертью весел,
Навсегда исказив твой образ, живущий в сердце моем.
Сморщился Гершвин, скрючились руки его,
Кончилось время, когда в нас бродило вино,
Мы - зимние боги, нам осталось жить несколько дней,
Поутру кожу с черепа сбрей!
Умер проклятый метельщик, любовь доконала его,
Чтобы он по ночам не шастал, опечатали гроб серебром.
Мы долго писали книги о жизни кошек, ослов и червей,
Поскорей тело с души сбрей!
Нащупав рукою душу, Склифасовский пустился в пляс,
Но тяжелая люстра упала, повредив костяной каркас.
Мы зимние боги, мы наблюдаем за тем, как кончается век,
Ваша жизнь - это наш первый снег...
В окно кирпичи влетают, у них есть прозрачные крылья.
В далеком от нас Египте их называли смертью,
Но время ушло, сварили из фараонов мыло.
Сегодня их называют совсем по-другому...
Верь мне.
Верь, что земля - тарелка в слоновьих руках бармена,
Он мчится на черепахе в великих просторах Нила.
Верь мне, что мы - святые, и нам не преграда стены,
Нам не нужны несчастья и ни к чему могилы.
Время ушло, хлопнув дверью, верь мне - оно чужое,
Оно заходило зачем-то к нам из другого мира.
Все становится ясно и просто, над нами - небо земное,
Без устали мчит черепаха в бесконечность просторов Нила...
Оракул пивной бутылки ко мне поскребется в дверь.
Он словно сошел с картинки - эфиопский дородный зверь.
Вдаль уплывают греки, завитушки бород теребя.
Не осталось у них больше бога, не нужна им родная земля.
Я напишу тебе сагу, ты напишешь мне некролог,
Усталость разрушит сердце сквозь истерику пыльных дорог.
А греки плывут в корыте, мирозданье трещит по швам,
Оракул пивной бутылки, зачем ты явился нам...
Реальности лисьи чары разрубят судьбу мою
И вот уж и я, среди греков, их галерные песни пою
Баранья проклятая шкура, зачем ты приснилась нам...
Плывем мы все дальше и дальше, мирозданье трещит по швам...
Зимой унесет в небо ветром меня,
Там Юры Гагарина дух жизнерадостный
Украдкой глядит сквозь дыру в облаках
И по самолетам стреляет из бластера,
Но не перестрелять их ему никогда,
И превратится душа моя в свастику.
В морозной земле спят, как боги, жуки
Им снится зеленый голландский табак.
Нас плотным кольцом окружают враги
Им невыносимо, что мы уже классики
Мы были с тобой в этом мире одни
И заблестят наши души, как свастики.
У нас нет капусты, у вас нет бобов
Архангелов головы крутятся в космосе
А прошлое - только игра наших слов
И мы оживляем их силой галактики,
И разрезая гранит облаков
Закружатся наши души, как черные свастики.
Одноногий завидовал змею.
Змей завидовал ветру.
Ветер завидовал глазу.
А глаз завидовал сердцу.
А в среду было прохладно
И сердце вбивало в тело
Серебряным молоточком
Заржавленные предметы.
Вот так наступает вечность
Сквозь глаз зеленую ряску.
Наверно хозяин неба
Забыл про цвета другие
И в комнате будут ярко
Светиться неона лампы
Возможно я буду первым
Кто им перережет горло
И вырвет из тела сердце
Пластмассовыми щипцами,
Чтоб в будущем бесконечном
Не ощущать желаний.
- "Ты пьешь безразличный воздух,
Глотая стрекоз соцветья,
Ты смотришь сквозь ржавый космос,
Что видишь ты там, ответь мне?"
Там старый щербатый Брама
Строгает полено страсти,
Струится толченый мрамор
Из его ненасытной пасти.
Емо безразлична совесть
И мысли его угрюмы.
Не дай-то нам бог дождаться
Конца его мрачной думы...
Tрэки 1-14:
Все песни - Кирилл Рыбьяков;
Кирилл Рыбьяков - вокал, гитары;
Александр Андрюшкин - барабаны, бас, клавикорды, перкуссия, рожки, маразм;
Снегопа - бас, гитара (изредка), клавиши (мутновато), мировая тоска, скрипка;
Крестьянин Ахюрдна - баян (единожды).
Трэки 15-20:
Карл Фишер - гитара, бас, вокал, текст, музыка (кроме 20 - А.Вертинский и 21 - А.А.Андрюшкин/К.Фишер);
Сан Саныч Андрюшкин - барабаны, glockenschpiel;
Простой Шамаханский Парень "Джефф" - бас, бэк-вокал;
Кокорин Ж. - соло гит., вокал;
Серега Жид - звук, истерика и диабет.
Кооператив Ништяк выражает искреннюю благодарность:
Дроссельмейеру из Нюрнберга, Брамину из Нефельхейма, демиургу Михайлову из
безвременья, Кире из Горбушке, Леннону из Ливерпуля, Ковязину из Могилы,
Зевсу Громовержцу с Олимпа, всем, кого мы не знаем, но кто знает
нас, истинным маразматикам и фулдупам.
Глубокое негодование дремучему деду Маккартни, который пожалел для нас денег
и выслал только обертки от конфет.